Дым отечества [СИ] - Татьяна Апраксина

улицах, стражи не дожидаясь? Ты знаешь, что позавчера кинулись искать по городу прокаженных — колодцы они отравляют, видишь ли. От Фаэнцы до лепрозория день пути, откуда взяться прокаженным? Мариотто, дурачка церковного, убили — знаешь же… В суде бывал? Мужья жен, жены мужей, дети родителей из-за наследства — самое время и самое место. А на пожарах имущество не крадут.

— Осада же. У нас как раз еще все хорошо. Помнишь, что в Марселе было? А у нас и город меньше, и этих северных еретиков в помине нет — не с кем ссориться…

— Помню. И о том и думаю. Что началось с мелочей, с понятного. А закончилось как?

— Ну что ты, позволишь кого-нибудь в жертву приносить — чтоб нас тут всех бурей раскидало? Не позволишь же, — пожимает плечами Джанни. — Грех ведь.

— Уже позволил, — спокойно так говорит Асторре. — Тот ублюдок из Витербо, которого под стеной зарезали, он не лазутчиком был. Его старший де Фантоли и Бруччо Рени из тюрьмы выволокли и под стену «положили». Чтоб стояла. Я потом узнал, но ничего им не сделал — только этого слуха и этого страха нам еще недоставало.

— Ну, это ж они сами, а не ты велел. И никакой бури… — Джанни показал украдкой «рожки» Сатане. — Ты еще скажи, что Дженнаро надо было заплатить?

— Да надо было, — смеется князь. — Это я глупость сделал. Венецианцы бы из него эти денежки быстро вытрясли — а отказался бы отдавать, сам понимаешь, что бы с ним случилось. Не думаешь ли ты, что дед стал бы его защищать?

— Надо оно ему — если защищать, так сразу ясно будет, чей приказ… Асторре, — улыбается командующий, — не унывай. В кои-то веки у нас все идет неплохо.

И дело не в том, что солнце, что весна, что камень теплый, а штурм опять отбит и отбит дешево. Просто они могут все. Вместе они могут все. В том числе — выстоять.

— Мне говорили… — объясняет Асторре, — что перед тем, как умер отец, я все время плакал, будто и не мальчик. И болел. Я не помню. Я помню только, что было не то. Меня же не отдавали, я все время был в доме. И он стал неправильным. В городе сейчас — так. Может ты и прав и это только осада. Усталость.

— Ты просто привык, что за нашими горожанами глаз да глаз, а тут они вдруг усовестились… — хохочет Джанни. — И то верно, дело почти небывалое, тут глазам доверять перестанешь. Ну, так ты такой князь, которого тут давно не видели, так что гордись!..

— Отец был не хуже. Но… будем живы. Пересидим, а там, глядишь, пройдет.

* * *

А где-то там, в городе человек по имени Пьетро и по прозвищу Четыре Щегла, потому что весел и певуч был не как один щегол, а как все четыре, незаконный внук владетеля Камерино — известный и признанный, да кто ж смотрит на такое родство, разве что при заключении брака, сидел и думал о том, что писем или слов ему до осени не видать, разве что дед что-нибудь особо хитрое придумает. Но вряд ли станет. Дед всегда знает, что делает — а тут ему лучше от котла держаться подальше. Он знает, что делает, но не знает, что на этот раз получится. Самая работа для Пьетро. Пропадет — не страшно, а преуспеет — станет вровень с родными, да не с внуками, а с сыновьями.

Пьетро не говорили — зачем, но он и сам догадался: город так или иначе будет взят, и если ворон из толедской стаи сумеет быстро умиротворить его, как уже вышло с Имолой и Форли, с Римини и Чезеной, то совьет здесь очередное гнездо и будет чувствовать себя в Фаэнце как дома. А город хороший, богатый город, живет ремеслом, стоит выгодно — с такой опорой Папское отродье далеко полетит. Стало быть, надо из опоры превратить город в гиблую трясину. Чтоб недовольство да шум, да палки в колеса — а там Корво не вытерпит, решит усмирить Фаэнцу силой… и тут уж пожар не потушишь никакой кровью, горожане слишком привыкли к Манфреди.

Привыкли к тому, что вся сталь обернута в шелк, что человека могут убить — редко, очень редко — но ему не окажут неуважения, что князья заботятся о городских делах едва ли не больше городского совета, что они предпочитают напрямую владеть мастерскими и не брать лишней монетки налогами… Очень жирно живут в Фаэнце, но зато здесь, как и в Урбино, хозяева города могут ходить без охраны.

Жирные города трудно приручить — какого еще добра они не видали, — но легко взбаламутить. Балованному ребенку мед вместо сахара предложи — уже в крик. А если не пускать дело на самотек, то крику будет достаточно.

— Погожий нынче денек, верно? А в замковом колодце вчера дохлую кошку нашли… и вся она в красных пятнах, — говорит Пьетро, который не клялся.

— Манфреди, — уже свободно, не сдерживаясь, говорит перебежчик, — они же все суеверные страсть, вся семья. Совсем как старые ромеи.

— Суеверные?

— Да, отец мой, они в удачу верят. Что она либо есть, либо нет. И приманить ее нельзя. Просить можно, жертвовать можно, чтобы на душе легче было. А повлиять нельзя, что ты ни делай. Судьба, потому что, фатум. Князь Асторре так и говорит. И отец его был такой же. Когда новую стену строили, князь Галеотто под нее денег положил, много. Цену службы хорошего бойца со всем своим вооружением за сто лет. Мол, больше ста нам не надо, к тому времени все равно переделывать придется, если не раньше, но скупиться грех. Сам же недоплаченное вспомнишь и споткнешься где-нибудь.

Доминиканец разводит руками, качает головой — те же деньги, будь они пожертвованы на сирот и вдов